– И ты думаешь, что-нибудь получится?
В лучшем случае опять пообещают.
– Тише, идет кто-то.
Ребята встречают меня настороженно.
– Наверное, из детской комнаты милиции? – спрашивает один. Второй, демонстративно опершись на беззубые перила лестницы, цедит:
– Хоть милиция нас не забывает. – И смачно сплевывает в пролет. В ту же минуту снизу доносится возмущенный женский голос:
– Лоботрясы! Только и знаете, что плеваться. Хоть бы раз в жизни делом занялись!
Разговор грозит перерасти в скандал. Женщина перешла на визг, мальчишки зло огрызаются.
Через несколько минут, когда страсти несколько остывают, вместе с ребятами спускаемся в подвальное помещение второго подъезда. Витя Аникин, оглядев побеленные стены, говорит:
– Мы бы здесь отлично разместились. Боксерские перчатки и гантели сами купили бы. И штангу ребята могли бы сделать. Теннис бы сюда, биллиард… Даже вечера устраивать можно, как в 85-м доме. И телевизор бы здесь вот поставить…
– Хватит мечтать! – перебивают его ребята. – Ничего у нас нет и не будет!
Подростки дома № 25а по улице Ипподромной не знают, куда приткнуться. Холодные дни загоняют их в подъезды. И тогда здесь, в подъезде, можно услышать все: от пересказа, услышанного на уроке до грязного мата. Здесь впервые десятилетние берут в зубы папиросу, а ребята постарше складываются по рублю. И те, и другие азартно играют в карты, от нечего делать пускают в ход кулаки. Начал с этого и Владимир Синицын. Остальное похоже на сон: милиция, суд, приговор к трем годам колонии. Так закончилась его последняя драка.
После этого случая затихли было подъезды на улице Ипподромной. Зато прибавилось посетителей в детском клубе завода «Теплоконтроль». Ребят потянуло в чистые и уютные комнаты клуба в соседнем доме. Но маленькие комнатки не могли вместить всех желающих. Дело дошло до докладной записки в отдел милиции о том, что чужие выживают из клуба своих.
Я спрашиваю ребят, было ли такое.
– Было. Но мы тоже имеем право играть. И какие мы чужие?! Помогите нам свой клуб организовать, чтобы нас оттуда не выгоняли. Можете?
«Трудные» просят о помощи. Значит, не такие уж они трудные…
Любовь Агеева
Комсомолец Татарии, июнь 1968 года
Едва увидев меня, Сережа опустил голову, сгорбился. Он знал, что ни о чем хорошем с ним говорить уже не будут. Взрослых очень интересует, как он додумался до взлома трамвайных касс, почему в 11 лет его называют вором. Ведь на счету мальчика уже две серьезные кражи.
Голову он так и не поднял до конца нашего разговора. Он не мог смотреть мне в глаза. Что ж, это хороший признак – значит, ему стыдно за свои проступки. «Больше не буду», – это первое, что он мне сказал. Он еще не приобрел наглой уверенности в себе, не озлобился, хотя все в школе № 114 иначе, как о «трудном», о нем не говорят.
Это было бы удивительно, если бы мальчик был «легким». У меня рука не подымается, чтобы описать условия, в которых он живет. Дом, в котором постоянный мат. Отец, который редко бывает трезвым. Мать, которая никогда не приласкает. Квартира, голая и унылая, куда не хочется идти. Оскорбления и побои. Дети (у Сережи есть брат, третьеклассник) растут, как сорняки – неприбранные, неухоженные.
Рубашка на нем была грязная, из-под белых когда-то рукавов выглядывали цветные рукава другой, тоже очень несвежей. Черный вельветовый костюмчик – вместо школьной формы. Кеды – вместо ботинок.
И матери, и сыну я задавала вопросы: «Бываете ли где вместе? Ходили семьей в кино, цирк, театр?» Мать ничего подобного вспомнить не могла, сын припомнил, как в прошлом году по инициативе младшего брата все пошли в зоопарк (когда он рассказывал про это, глазенки его горели, он даже выпрямился).
Единственное занятие, которое признает Сережа, – это футбол. Гоняет мяч все свободное время.
Удивительно было бы, если бы у мальчика были какие-то другие потребности. Ни мать, ни отец никогда не интересовались, чем дети занимаются после школы. Они делали и делают для них минимальное – произвели на свет, дали крышу над головой, кормят. Написала вот «крышу над головой» и вспомнила, как мать говорила мне: «Первый вопрос, который слышу я с порога, – какой отец?» Если пьяный, они в дом не заходят до ночи. Когда мать во вторую смену, хода домой им нет. Хотя отец может не спать и ночами – и тут держитесь и жена, и дети.
Сначала я жалела эту женщину. Есть горемычные, которые многое терпят от мужей – во имя детей. Но что дает детям этот, не приносящий в дом ни копейки, от которого одни побои и оскорбления? Однажды он так стукнул Володю, что тот отлетел к стенке, ударился, забился в истерике до посинения. «Я думала: все, умрет», – сказала женщина просто, без эмоций.
Нет, жалеть таких не стоит. Ведь мальчик был бы убит не только его, но и ее руками. Это она позволяет мужу измываться над детьми, держит его в квартире, которую дали ей на заводе, кормит его на зарплату, которую зарабатывает у пресса.
В школе настаивают, чтобы мать отдала мальчиков в интернат, для старшего с трудом нашли место, но мать отказалась – нет денег на оплату.
Судите сами эту женщину. Мой разговор о другом.
Мы знаем много примеров, когда общественность сломя голову бросается спасать обманутую жену, даже если ее на это не уполномочивают. Тут же создалось впечатление, что семья живет в вакууме. Молчат соседи, хотя много терпят от пьяницы. Дает ему мирно жить участковой милиционер, хотя не может не знать о его «художествах».
Свидетелей того, как в семье калечатся две детские души, много, но это немые свидетели. Правда, в школе после кражи в трамвае от тихого возмущения перешли к действию – передают дело в комиссию по делам несовершеннолетних, намереваются даже требовать лишения родительских прав. Хорошо, если это не поздно. Мальчики оба плохо учатся, могут без причины не прийти на уроки, поведение их не из лучших. Причем младший начинает копировать старшего.
В цехе, где работает мать, не раз велись разговоры вокруг этой семьи. Женщины, те требуют развода. И жалеют ее. Вот это напрасно. Жалость делает ее великомученицей. Видимо, ни разу женщине не дали понять, что ее образ жизни жесток по отношению к детям. Она боится в этом сознаться, боится, как бы не подумали это другие.
Не потому ли очень просила меня не называть ее фамилии. «Лучше пусть оштрафуют, чем через газету».
Детям необходимо помочь. Чтобы из них выросли хорошие люди. Сегодня это еще в наших силах.
Любовь Агеева
Комсомолец Татарии, октябрь 1977 года
Слушается дело
Когда, поссорившись с отцом, Шамиль Г. ушел из дому, его друг Ильсур М. предложил ему пожить в… бане. Баня эта давно не топилась, и сюда никто не заглядывал. Здесь они и зажили вдвоем. Каждый вечер их навещали друзья. Они пели под гитару, говорили о том, о сем, часто вместе уходили куда-то, возвращаясь поздно ночью.
Чем они занимались? Однажды угнали мотоцикл «Ява». Другой ночью, взломав железный гараж, увели мотороллер. Еще один мотороллер прихватили мимоходом у лодочной станции. Накатавшись вволю, машины разбирали. Дефицитные части продавали, ненужные бросали.
На брандвахту инспекции рыбнадзора решили идти за сетями. В бытовку влезли через окно. Взяли там, кроме сетей, две тельняшки, резиновые сапоги, две радиостанции стоимостью 225 рублей каждая, авторучки. Здесь же нашли два охотничьих ружья и две ракетницы. Из ружей Ильсур и Шамиль сделали обрезы, потом их продали, предварительно испытав в деле. Стрелять ездили в Боровое Матюшино. Ракетницы у них приобрел Андрей М., который смастерил из них пистолеты.
Они воровали, тем самым преступили закон. И отвечать будут без скидок на несовершеннолетие. Но столько было в их поступках детской беспечности и бессмысленного позерства!.. Зачем нужны были, скажем, две радиостанции, если взяли себе лишь два конденсатора, а остальное, разобрав до винтика, выбросили? Деньги, вырученные от продажи краденого, тратились с такой же легкостью, как и доставались.
А, может, подростки просто искали приключений, риска, испытания сил? – это так характерно для их возраста. Только вылилось все в такие уродливые формы, что их привлекли к уголовной ответственности.
На синей папке «Дело № 2812» крупно выписаны 7 фамилий: 5 человек – компания из бани, двое обвиняются в незаконном хранении оружия. Лишь одному – Фуату Ш. – недавно исполнилось 18 лет. Когда я знакомилась с этим делом в кабинете старшего следователя Бауманского РОВД капитана милиции Л. К. Камалеевой, с двоими встретилась. Рината X. привезли на очередной допрос – вместе с пятью приятелями он уже месяц находился в следственном изоляторе. Рустем Ш. принес письмо руководителей СУ-7 треста «Казремстрой» (он работает там газосварщиком) с просьбой передать парня на поруки.
Оба были в смятении. Переживали за родителей, за себя – так глупо, собственной рукой, перечеркнули все свои жизненные планы. Ринат, например, мечтает о профессии шофера, через год он стал бы автослесарем, закончив учебу в ПТУ. У Рустема профтехучилище позади, но за этот год он рассчитывал получить аттестат о среднем образовании и водительские права. И вместо этого – допросы, показания, протоколы.
– Как ты думаешь, каким будет наказание? – спросила я Рината.
– Посадят, наверное, – глубоко вздохнув, сказал он.
– А если бы можно было вернуться к вашему первому вечеру в злополучной бане и прожить все это время заново?..
– О, такого бы ни за что не повторил!..
Трудно усомниться в искренности его слов. Суровый миг расплаты открыл подросткам глаза на многое. Но произошло ли целительное очищение? Ведь нечто подобное с двумя из десяти подростков уже случалось: Андрей М. и Илья Я. находились под следствием. У Андрея дело закончилось разговором на заседании районной комиссии по делам несовершеннолетних. Илья в июле нынешнего года был осужден на два года; как несовершеннолетний, получил отсрочку приговора на один год. В июле же совер-шил кражу мотороллера. Выходит, страх перед наказанием – еще не гарантия уважения к законам.
Чем больше я знакомилась с этим делом, тем больше убеждалась в полной бесконтрольности подростков. Месяц не было дома Ильсура. Мать думала, что он живет у отца. Так оно и было – баня находится на отцовском дворе. Только он ни сына, ни его друзей не замечал, чем они занимаются в бане, не интересовался. Там побывала лишь мать Шамиля, когда уговаривала сына вернуться домой, но потом и она оставила подростков в покое.
По сути подростки были предоставлены сами себе и в мыслях, и в поступках. Родители не знали, где они бывали, с кем дружили, тем не менее у них не вызывали беспокойства ночные отсутствия сыновей, не удивляли дорогие вещи, вдруг появлявшиеся дома.
– Приятель дал на время, – эта магическая фраза их вполне удовлетворяла.
Мало интересовались родители и учебой, работой сыновей. Во всяком случае, характеристика Андрея М., написанная руководителями объединения «Татмашхимснабсбыт» (он там работал после окончания ПТУ-6), для его мамы была полной неожиданностью. В ней сообщалось, что электрик М. показал себя как недисциплинированный работник. Прогуливал занятия в ПТУ-51 Шамиль Г. В его характеристике написано: «Нуждается в постоянном контроле».
Впрочем, не преувеличиваем ли мы роль родительского контроля? Разве можно проследить за каждым шагом взрослого сына? И потом – что такое контроль? Мать Андрея М. всерьез полагала, что контролирует сына, ежедневно проверяя его карманы, а потом обнаружила в своем доме два пистолета. К тому же порой за решетку попадают подростки, которые были под чрезмерной родительской опекой.
В протоколе допроса Марса М. я обратила внимание на такую деталь. Грабить бытовку инспекции рыбнадзора он пошел «за компанию». Все шли – и он пошел. Значит, у подростка не было наипростейших нравственных тормозов, которые бы не только остановили его, но и помогли остановить товарищей.
– Когда ты держал в руках краденое, какие чувства испытывал? – спросила я у Рината X. Он недоуменно пожал плечами…
Ринат рассказал мне, что родители запрещали ему дружить с этой компанией, да, видно, не нашли слов, чтобы убедить сына в этом.
В последнее время отец, подозревая что-то неладное, часто беседовал с сыном, предостерегал от ошибок, за которые приходится дорого расплачиваться. Но отцово предостережение уже запоздало. К сожалению, это ошибка многих пап и мам. Они всерьез начинают заниматься воспитанием детей только в подростковый период, когда вдруг обнаруживают какие-то отклонения от нормы. А характер уже сформировался, и меры родительского воздействия, будь то задушевные разговоры или ременная педагогика, помогают мало.
В их характеристиках, которые я нашла в деле, называется одна общая для всех черта характера: легко поддается чужому влиянию, слабоволен. Такими подростки не стали вдруг, такими они воспитаны: школой, двором, но более всего – родителями.
Ночных «приключений» могло и не быть, если бы ребята в свободное время занимались каким-нибудь полезным для себя и других делом. Однако их не приучили к такой форме проведения досуга. И в этом снова вина родителей.
Кстати, у всех подростков отношения с родителями складывались не лучшим образом. Вернее сказать, с матерями, так как отцов в большинстве семей нет. Разведясь с женами, они забыли и про сыновей. Фуат Ш. так скажет следователю про своего: «Я его за отца не признаю». Исключение составлял лишь Ринат X., у которого есть и отец, и мать, живут они, по его словам, дружно, сын их уважает. Однако когда я спросила Рината, как часто проводит он свободное время вместе с родителями, он оказался в большом затруднении, вспоминая, когда же это было. Сумел назвать лишь несколько совместных посещений кинотеатра. Кстати, в театре он был только однажды, с классом. Одно время Ринат увлекся спортом, но потом спортсекцию бросил.
– Как отнеслись к этому родители? – спросила я.
– Так они же не знают, что я бросил, – сказал он.
Поразил меня Рустем Ш. Он живет в Кировском районе и, как и Андрей М., с этой компанией связан лишь судебным делом. Весной в большой драке ему сломали ребро. По его словам, он вступился тогда за приятеля. Били их человек пятнадцать. Долгие месяцы носил подросток в себе обиду. От двоюродного брата узнал, что есть ребята, которые продают обрез. Парень отдал за него 15 рублей из первых в жизни отпускных. С обрезом в сетке ходил до тех пор, пока не нашел тех, кто его бил, и слегка их попугал. Как по-другому бороться со злом, насилием, несправедливостью, он не знает. Его этому не научили.
…Когда я выходила из милиции, подъехала спецмашина. В сопровождении милиционеров вышел Ринат X., сел в закрытый кузов. Такой жалкий вид был у него, что сердце защемило.
И вдруг – словно током обожгло. Вспомнила один из протоколов допроса обвиняемых: «Мы поехали в Боровое Матюшино и там, на дороге, стреляли навесом по прохожим…».
Сегодня они в том возрасте, когда пора отвечать за свои поступки. Они сами в ответе и за свое будущее. Ведь жизнь для них не заканчивается этим следствием.
Любовь Агеева
Вечерняя Казань, 15 ноября 1979 года
В редакцию позвонили из комиссии по делам несовершеннолетних Приволжского района:
– У нас невиданное ЧП: родители отказываются от сына. Мы в третий раз вызвали их на заседание комиссии. Приезжайте.
«Прежде разберись, что он из себя представляет, этот сын, если собственным родителям жить с ним невмоготу», – напутствовали меня в редакции. Действительно, разве мало бывает случаев, когда подросток так досаждает, что родители «караул!» кричат. Правда, матери в любом случае не перестают любить своих детей. Выходит, этот – хулиган из хулиганов?
Каково же было мое удивление, когда я узнала, что речь идет об одиннадцатилетнем мальчике, ученике пятого класса. В школе, где он учится, его охарактеризовали так: ершистый, порой неуживчив с товарищами, но очень любознательный, учится на четверки и пятерки. Мальчик как мальчик.
Что же произошло в его жизни? Как оказалось, ничего из ряда вон выходящего: мальчик просит взять его из интерната – родители не соглашаются. Впрочем, вправе ли мы судить их за это? Раз ребенок живет в интернате, значит, есть на то причины.
И все-таки то, что я узнала в Приволжском райисполкоме, а потом в интернате, потрясло меня до глубины души. Да и вряд ли кто останется равнодушным к беде Наиля.
Когда ему было четыре года, родители разошлись. Мальчик остался у матери. В первый класс он пошел в интернате. Факт настораживающий. Ведь разведенных женщин – сотни, но мало кто отдает детей в интернат. Однако матери было виднее. Она копила деньги на кооперативную квартиру, наверняка много работала. Так что интернат в ее положении был все-таки выход.
Наиль не прижился в интернате с первых же месяцев. Про таких говорят – домашний ребенок. Их каждый день калачами корми – они все равно будут тосковать по дому.
Квартиру женщина получила. Большую, двухкомнатную, со всеми удобствами. Однако в жизни мальчика ничего не изменилось. И вот однажды (Наиль тогда учился в четвертом классе) он неожиданно для всех исчез из интерната.
Потом стал убегать постоянно. Днем слонялся по городу, вечером шел то к отцу, то к матери. На уроках почти не бывал. Заканчивалась вторая четверть, а у него не было ни одной отметки.
Классная руководительница вызвала в интернат мать, предложила ей забрать сына домой. Мать дала обещание, что заберет непременно – вот только сдаст экзамены в техникуме, где учится заочно. Мальчик тоже засел за учебники, наверстал упущенное. Но в апреле мать снова попросила его подождать – теперь до конца учебного года. Он с большим трудом, но согласился. Учился прилежно, год окончил без троек. На летние каникулы уходил радостный и довольный.
Однако первого сентября он снова пришел в интернат. Опять начались пропуски уроков. В октябре, когда учителя, устав искать его по всему городу, категорически потребовали, чтобы мать исполнила данное сыну обещание, произошло непредвиденное. Она отказалась забирать его совсем.
– Будет он мне еще нервы трепать! – заявила она классной руководительнице.
Отношения с сыном у нее действительно испортились. Мать обвиняла его в непослушании. Он был груб с ней даже в присутствии учителей.
В субботу мать за ним не пришла. А когда он приехал домой сам, выгнала его. Послала к отцу.
В интернат вызвали отца. Несколько дней мальчик пожил у него, а потом снова вернулся в интернат. И вот тогда о его существовании узнали в районной комиссии по делам несовершеннолетних.
Наиль со слезами на глазах просил отца взять его из интерната – ему больше хотелось жить с ним. Но тот молчал. Тогда сын стал умолять мать. Увидев холод и в ее глазах, закричал в пустоту:
– Ну, возьмите меня хоть кто-нибудь!
Приближались выходные дни, и, судя по всему, мальчику предстояло провести их в интернате. Я встретилась с ним в пятницу. Мы разговаривали в присутствии директора. Тяжелый это был разговор.
Я спросила Наиля, нравится ли ему здесь.
– Нравится, – ответил он.
– Но если у человека есть отец и мать, он должен жить дома.
В его глазах заблестели слезы.
– Неужели я никому не нужен? – голос его внезапно сорвался на крик. Он уже не мог сдержать рыданий. Перехватило горло и у меня.
– Я знаю, они не возьмут меня, – продолжал он. – Но если завтра за мной никто не придет, я убегу из интерната. И никто меня не найдет!..
– И он убежит, – со вздохом сказал директор, когда мальчик вышел из кабинета. – Что мы только ни делали, чтобы он успокоился и отказался от мысли о доме! У него один ответ: «Мне обещали…». Учителя про своих детей забыли. Следим за каждым его шагом. А разве уследишь? Забрали одежду – он убежал без пальто. Заперли на замок – он выпрыгнул со второго этажа…
Надо было что-то срочно предпринимать. Но что могли мы сделать? Позвонили отцу, попросили, чтобы он обязательно забрал сына – хотя бы на выходные дни. Отец приехал в субботу, к концу занятий. Наиля в интернате уже не было. Он убежал еще утром…
Все эти дни меня мучил один вопрос: откуда такая немыслимая жестокость к собственному ребенку? Ведь не пьяницы – нормальные, здоровые люди и по характеру не злые. На работе пользуются уважением.
Как это ни странно, они объяснили свой отказ от сына… заботой о его благе. Мать заявила, что не может дать сыну надлежащего воспитания одна и потому возьмет его только тогда, когда домой вернется отец. Отец не решался поселить его в комнате без удобств, где жил с новой женой, полагая, что у матери мальчику будет лучше…
Если разобраться, отец с матерью никогда особо не заботились о сыне. В интернате мне сообщили поразительный факт: за содержание ребенка родители платили лишь в первом классе. Не дождавшись денег впоследствии, районный отдел народного образования был вынужден погасить их долг в сумме 546 рублей за счет государственного бюджета. Впрочем, отца в этом вряд ли обвинишь – он платил алименты. Правда, это была не слишком большая сумма. Много ли может дать сыну рабочий охраны, если сам получает немногим больше ста рублей в месяц? Но как оказался на этой должности человек с высшим образованием? Кстати, маленькая зарплата не помешала ему купить собственный автомобиль…
Во веки веков детям отдавали последний кусок хлеба. И в этом – важнейший нравственный закон: старшие заботятся о младших, сильные – о слабых. Ведь дети не могут жить без нас. Их надо кормить, одевать. Но еще больше, чем в хлебе насущном, они нуждаются в материнской ласке, отцовском участии.
И разве в наш век благоустроенных квартир и собственных автомобилей жизнь стала строиться по другим законам? Или меньше люди стали любить своих детей?..
…Наиль вернулся в интернат сам. Видимо, понял, что именно в интернате он нашел людей, которым нужен.
А вскоре за ним приехала мать и забрала домой. Что заставило ее сделать это? Скорее всего, сила общественного мнения – ведь о трагедии сына узнали на работе, в жилищном кооперативе.
Выходит, зря сомневался Наиль в том, что ему помогут. Чужие люди разделили с ним горе, доказали, что не может быть такого, чтобы человек был никому не нужен, вернули ему веру в добро. Без этой веры жить нельзя.
Только вряд ли пройдет для него бесследно эта беда, вряд ли уйдет из памяти холод в глазах матери. Слишком недетские невзгоды выпали на его долю в одиннадцать лет…
Я рассказала эту горькую историю на одном из родительских собраний. Надо было видеть, как были возмущены мои собеседники бездушием родителей Наиля. Они требовали сурово наказать их. Ведь это они украли у сына светлый безмятежный мир детства.
Но, к сожалению, за эту кражу к суду не привлекают. Даже подлинных имен я назвать не могу – во имя мальчика.
Трагедия сына останется на их совести. И наверняка настанет в их жизни день, когда они горько пожалеют о случившемся. И это будет для них самый страшный суд.
Любовь Агеева
Вечерняя Казань, 3 марта 1980 года
Родительский всеобуч
В восьмой школе был выпускной вечер. Девочки в белоснежных платьях и необыкновенно галантные мальчики кружились в вальсе.
Илья Г., бывший ученик этой школы, на вечер опоздал, пришел к самому концу. С ним был его товарищ Павел П. В общее веселье они не включились, а уединились с Ильдаром Г. и втроем вели о чем-то тихий разговор.
Илья и Павел подкатили к школьному зданию на такси, и только Ильдар знал, какой ценой был оплачен проезд от улицы Коломенской до поселка Новое Аракчино…
Это случилось 27 июня. Илья и Павел решили выпить. К десяти часам бутылка опустела. Денег на новую у них не было, и они решили кого-нибудь ограбить. Прихватив топор, вышли на ночную улицу. Здесь к ним подошел старичок с клюкой и попросил проводить его домой. Павел бережно взял прохожего под локоть и вскоре свободной рукой дал приятелю знак… Илья вложил ему в руку топор.
В карманах прохожего они нашли семь рублей. Этого хватило на спиртное и на такси.
Преступников нашли довольно быстро. Судил их Верховный суд ТАССР. Илье как организатору преступления дали 8 лет, Павлу – 10.
Во время следствия и судебного заседания много внимания уделялось выяснению причин, приведших их на скамью подсудимых. Впрочем, не потребовалось особого труда, чтобы понять, истоки бесчеловечности – в неправильном семейном воспитании. Оба были из так называемых неблагополучных семей. Один вовсе не знал отца, у другого он умер от алкоголизма. Да и матерям было не до сыновей: одна любила выпить, другая слишком была занята собой.
Павел уже год как состоял на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. Илья, на первый взгляд, был парнем неплохим. Он уже работал на вертолетном объединении. Там им были довольны, приняли в комсомол. И все-таки в роковой момент озлобленность, заложенная полубеспризорным детством, проявилась.
Нельзя без содрогания читать материалы следствия. Было жутко от сознания того, что эти подростки жили с нами в одном городе и что их жертвой мог оказаться каждый из нас. Но когда я потом пыталась осмыслить то, что узнала в кабинете следователя Московского РОВД Е.А. Халиковой, вспомнилась не дикая сцена убийства, а тихий разговор средь шумного школьного бала. И если в действиях преступников все было понятно и объяснимо, то поведение Ильдара Г. вызвало немало вопросов. Ведь он первым узнал об убийстве и, храня эту страшную тайну, стал пособником преступников.
Когда на допросе Ильдара спросили, почему он укрывал убийц от правосудия, он ответил: «Но ведь Илья – мой друг».
Психологи объясняют такое поведение чувством ложного товарищества. Но вряд ли стоит толковать его как простое заблуждение. Скорее всего, это знак согласия во взглядах на жизнь, на взаимоотношения людей.
Однажды я была на процессе в Приволжском районном нарсуде. Судили четверых участников уличной драки. И казалось, что судья Л. П. Тимофеева говорила на одном языке, а обвиняемые, некоторые свидетели – на другом. Трусость они называли храбростью, укрывающий преступника вызывал уважение, а человека, говорящего правду, порицали.
Поразительно, но в момент суда драка в поселке Калиновка, случившаяся в солнечный день первого сентября, многим казалась событием незначительным.
Драки. Подумаешь – подрались! С кем в молодости не бывает! Тем более, что серьезных повреждений никто не получил. Стреляли – но не убили (дробинки в телах потерпевших не в счет).
Судебный процесс стал своего рода лакмусовой бумажкой, проверкой на порядочность десятков людей. И большинство этой проверки не выдержало.
Обвиняемые чувствовали себя чуть ли не героями. Еще бы! Они так и не назвали имена тех, кто был с ними! Не знали, не видели, не помнили. Дело осложнилось тем, что свидетели: ученица школы № 114 Залия X., учащиеся ПТУ‐35 Нурия Г. и Нурия М., а также водитель КПОГАТ‐2 Юрий В. отказались от многих показаний, которые давали во время предварительного следствия. Между тем они были крайне важны для определения истинной виновности подсудимых. Так, одна из свидетельниц показала на допросе у следователя, что Наиль Т. имел во время драки самопал, а на суде она этого уже не утверждала. Сам подсудимый категорически отрицал свою вину. И неизвестно, как закончилось бы дело, если бы в конце заседания он вдруг не сознался сам. И с каким уважением заговорила тогда с ним судья! Кто-кто, а она прекрасно знает, как нелегко даются подобные признания, и говорят они о том, что еще не все человеческое в человеке потеряно. А вот родственники и друзья Наиля оценили этот поступок иначе.
Подсудимые понесли заслуженное наказание. А вот пошел ли этот урок впрок тем, кто показал на суде свою гражданскую несостоятельность?
Как воспитать в подростках противоядие против равнодушия, трусости, всего того, что мешает им в критическую минуту остаться людьми? Как научить их распознавать истинное и ложное товарищество, отличать мужество от наглости?
Для этого прежде всего необходимо, чтобы слова воспитателей подкреплялись их поступками. Трудно воспитать детей честными, если бесчестны родители. Вряд ли тут помогут разговоры о долге и ответственности. Более действенным оказывается пример уличного главаря.
Недавно в троллейбусе я стала невольным свидетелем одного диалога. Женщина преклонных лет рассказывала своей молодой знакомой, как несправедливо пострадал ее сын. Судя по всему, он был замешан в крупной уличной драке, осужден. Мать защищала в суде сына, как могла: заручилась прекрасными характеристиками от бывших учителей и спортивного тренера, ездила на консультацию к юристам Москвы. В ее голосе зазвучали горестные нотки, вызывающие сочувствие. Но когда женщина стала рассказывать о самой драке, в ее голосе зазвенел металл: «Какой кошмар! Распустили подростков!» Но эти слова уже не относились к собственному сыну…
Не думаю, что эта женщина учила своего сына плохому. Но достаточно ли последовательно она учила его хорошему?
Велико горе родителей, чьи дети оказались на скамье подсудимых. Но как часто в этом есть и доля их вины!
Любовь Агеева
Вечерняя Казань, 4 декабря 1980 года
Отец Леонида С. пришел в суд с толстой папкой документов. Он принес дневник сына, хвалебные характеристики, с особой гордостью говорил о том, что в прошлом году его принародно благодарили за хорошее воспитание сына.
Сыном отец доволен. Отношения у них хорошие, мальчик родителей уважает, доброжелателен, помогает по дому. Правда, много волнения причинил, когда в седьмом классе вдруг стал плохо учиться. Отец ушел на пенсию, чтобы помочь ему. Девятый класс Леня закончил неплохо. В десятом предполагал учиться еще лучше – на семейном совете решили, что он будет поступать в медицинский институт.
То, что сын оказался на скамье подсудимых, было для отца полной неожиданностью. «Это нелепая случайность», – утверждал он на суде.
Свидетели показывали, что он был одним из самых активных участников драки. Сам же подросток утверждал, что пошел в соседний поселок лишь для того, чтобы посмотреть, как будут драться другие.
– Его заманили, – снова пытался отец найти хоть какое-то оправдание жестокости сына. И его можно было понять. Единственный ребенок, на которого возлагалось столько надежд, никак не представлялся ему преступником.
Между тем это была не первая драка, в которой участвовал сын. В седьмом классе он стал учиться хуже совсем не случайно: часто прогуливал уроки, много времени проводил на улице. И после одной из уличных драк его фамилию узнали в районной инспекции по делам несовершеннолетних.
Это был сигнал к беспокойству, но отец не придал драке особенного значения. Правда, меры он принял. Был усилен контроль за подростком, отец часто бывал в школе, поддерживал постоянную связь с классным руководителем.
Казалось, опасность миновала. Оставался последний год учебы в школе. И вот – судебный приговор: несовершеннолетний Леонид С. на один год лишен свободы. Приговор не только сыну, но и им – отцу и матери.
Беспощадная правда, прозвучавшая неожиданностью в выступлении прокурора: родители «перекормили» сына чрезмерной заботой. Причина постигшего дом несчастья – и в них самих, в их слепой любви к сыну.
На алтарь этой любви они положили все: собственные интересы, здоровье. Это и понятно. Леня был поздним долгожданным ребенком. Родители сделали из него своего кумира.
Этому в немалой степени способствовала болезнь сына. Он перенес тяжелое заболевание, ему было противопоказано любое нервное или физическое напряжение – болезнь могла возобновиться. Щадя сына, родители отказались от какой-либо требовательности к нему, потакали всем его желаниям. Он рос, твердо веря в свою исключительность. И годами воспитываемый эгоизм в конце концов привел к тому, что сын перестал уважать не только других, но даже и родителей.
Он смотрел на отца, у которого от волнения тряслись руки и срывался голос, с поразительным спокойствием. И не было в этом взгляде угрызений совести – видно, даже и теперь он не научился переживать чужую боль. На лицах его соучастников читалось раскаяние, на его – нет…
Когда подсудимым предоставили последнее слово и заговорил Леонид С., я услышала умиленный шепот его матери:
– Смотри, а наш сын красивее всех…
Воистину родительская любовь может быть слепа. Жаль, что порой люди понимают это очень поздно.
Любовь Агеева
Вечерняя Казань, 4 сентября 1980 года
Мы и дети
Прежде чем познакомить с повесткой очередного заседания, секретарь комиссии по делам несовершеннолетних Приволжского райисполкома сообщила мне радостную весть:
– Помните, три месяца назад мы слушали Наиля, которого мать отказывалась забрать из интерната? Все в порядке у Наиля: живет с мамой, хорошо учится.
Случай был непростой. Желая образумить мать, члены комиссии решили обратиться к помощи общественного мнения и позвонили в редакцию. Я пришла в исполком сразу же после заседания. Еще не были убраны документы со стола. Члены комиссии сидели опустошенные и разбитые; ходила по рукам склянка с валидолом…
Чужие люди приняли тогда беду одиннадцатилетнего паренька как собственную и постарались сделать все возможное, чтобы у него был свой дом. Сегодня мне вновь предстояло с ними встретиться.
Если для заведующей роно Л.П. Ярославцевой, начальника инспекции по делам несовершеннолетних С.Я. Копича, мастера производственного обучения СГПТУ-51 Е.И. Александровой, методиста районного Дома пионеров Д.Г. Шамсутдиновой работа в комиссии близка к профессиональным обязанностям, то для остальных членов – совсем наоборот. Их профессии далеки от педагогики.
Например, Е. И. Башкирова – старший инспектор райсобеса, Р.Ш. Галяутдинов – председатель профкома завода РТИ, Р.Ш. Садыкова и Р.Ш. Сабирзянова – инженеры… Руководит комиссией заместитель председателя райисполкома Ф.Ф. Гараев. Не только чувство долга заставляет их каждый четверг собираться в зале заседаний райисполкома – в первую очередь искренняя забота о подрастающей смене.
У этих людей трудная, но необходимая миссия – стоять на защите детства. Это понятие не абстрактное, и в жизни проявляется порой самым неожиданным образом.
На этот раз повестка заседания была вполне обычной: объяснения давали несколько подростков, задержанных работниками милиции. В зал входили симпатичные в общем-то ребята, но оказывалось, что они способны на поступки, которые никак не назовешь детской шалостью. А. Васильев, например, ударил соседа по подъезду. Г. Аюпов с дружками учинил драку в клубе села Усады. Меру наказания ему определила районная комиссия.
Кстати, этим заканчивается разбор каждого подобного дела. Комиссия предупреждает или налагает штраф – в зависимости от обстоятельств. И это тоже защита детства. Подростков, нарушивших нормы общественного порядка, защищают от самих себя, от всего вредного, что успело закрепиться в их характерах при неправильном воспитании. Вот почему наказываются чаще всего не сами проштрафившиеся, а те, кто их воспитывает, – родители, педагоги.
Разбор дел был достаточно стереотипен, чтобы знакомить читателей с каждым из них. Да и не в процедуре заседания дело. Важнее понять, что приводит детей и подростков к правонарушениям. Что касается тех, с кем вела разговор комиссия на этот раз, причина вырисовывалась одна – бесконтрольность. Родители не знают, чем занимаются их отпрыски в свободное время.
Вспомнилось выступление на родительском собрании в одной из школ С.Я. Копича. Он рассказывал о том, как однажды в пункт милиции привели большую группу подростков и, выясняя обстоятельства правонарушения, задержали их там до часу ночи. Ни один родитель не стал искать своего сына…
Приглашенных на заседание комиссии матерей не призывали ходить по пятам за своими великовозрастными чадами – это просто невозможно. И тем не менее с них спрашивали за плохое поведение подростков. Конечно, эти женщины не учили своих детей сквернословить на трамвайной остановке, красть лыжи из школьного склада… Но учили они их жить по-другому? Вот в чем вопрос.
Весьма показательным стал разговор с одним из отцов. Его сын уже работает, видимо, неплохо работает, – во всяком случае, дорожит своей репутацией на заводе. Ранее у подростка не клеились школьные дела, и ему разрешили устроиться на работу с условием продолжить образование в вечерней школе. Но вот теперь речь идет о постоянных пропусках уроков, о том, что оплачиваемый льготный день тратится им на праздные занятия: ученика задержали в пивном баре.
Поинтересовались у отца, почему сын так относится к школе, и поняли, что другого отношения быть не может. Оказывается, отец сам не видит большого толка в учебе, но комиссия может быть спокойна: сына он учиться заставит – без «бумажки» сегодня не проживешь.
Разговор шел при подростке, видно, уже не первый раз отец преподавал ему урок безнравственности, сам не сознавая, к чему это приведет. К сожалению, подобное слышишь от родителей не так уж редко.
Хотим мы этого или не хотим, дети строят свою жизнь в первую очередь по правилам, усвоенным в семье. А если эти правила расходятся с установками, скажем, школы, то жертвой становится ребенок, как это случилось с учеником 8 «А» класса школы № 88 Николаем Топушевым. У мальчика осложнились отношения с учителями и одноклассниками, что нередко бывает в подростковом возрасте. И выяснять отношения всей силой родительской любви стали Топушевы-старшие. Конфликт зашел так далеко, что это отразилось на здоровье мальчика: с ноября прошлого года он не ходит в школу.